В конце семидесятых годов мы с заместителем ответсека Виктором Мусиным представляли себе восьмидесятилетие нашей родной газеты. В лицах изображали, как нас, старых маразматиков, выведут на сцену, и мы, путаясь в показаниях, начнем «говорить мемуар». Прошло тридцать лет. Витя давно умер, а я, не надеясь на то, что к столетию еще буду что-то помнить, решаюсь кое- что рассказать. Думаю, что о нашем поколении до сих пор ходят легенды и сплетни, и многое в редакции «Кызылординских вестей» еще напоминает о нашей молодости. Мы все были детьми Георгия Ильича Голубева. Это наш первый редактор, и он по сей день живет в моем сердце — невысокий, одышливый, лысоватый, с добрейшими глазами, взгляд которых мешал ему ругать нас на всю катушку. Ну не выходило, и все! Он собирал нас по одному и «отдавал в учение» Валентине Сергеевне Барановой, Энте Вульфовне Гуревич, Евгению Федоровичу Дмитриеву, Юрию Дмитриевичу Гольдфарбу, Абекену Сатыбалдиеву и другим ветеранам редакции. Учили нас незатейливо, по-житейски. Помню, как я точила слезы в кабинете, когда мне Евгений Федорович вернул информацию из 30 строк. В ней 17 раз встречалось слово «вода» и вся его однокоренная компания. Как и на что заменить «водоканал», «водоснабжение», «водопровод», я тогда не знала и теперь не знаю. Зато сейчас надиктовываю абзацы сразу, если понадобится вдруг расширить материал в верстке. Юрий Дмитриевич Гольдфарб презрительно говорил, что фотомастеру ничего кроме головы не нужно: - Снять можно и консервной банкой! Не пробовала, но организовать журнал на пустом месте спустя тридцать лет получилось. И Интернет-портал тоже. В начале этого года www.IB-S.ru на международной выставке Beautyworld во Франкфурте-на-Майне даже признали уникальным. Энта Вульфовна Гуревич была врагом всякого украшательства. Она вычеркивала из моих литературных компотов все прилагательные, а заодно и причастия, а потом говорила: сотри сейчас же этот зеленый лак с ногтей, вид такой, словно ты болеешь дурной болезнью. Я научилась писать статьи о менеджменте индустрии красоты без прилагательных. Но на всех чемпионатах по нейл-дизайну, где вижу разноцветные разрисованные ногти моделей, вспоминаю с грустью Энту Вульфовну. Анализировать и сопоставлять факты учил следующий редактор Василий Николаевич Василенко. Он не церемонился, швырял материал через стол и говорил — переделай! Без обид. Материал действительно становился лучше: структурный, вменяемый. Чему же нас учила Валентина Сергеевна? Трудно все перечислить. Легче сказать, чему не учила. Бездарно врать, равнодушно проходить мимо людей, плакать на людях, бездельничать... В ее стеганную жилетку, залоснившуюся на животе, мы выплакивали свои проблемы и получали потом здравые, ироничные и очень житейские советы по всем случаям жизни. У нее мы учились слушать людей, а не умничать без умолку. Кто это мы? Пусть не обидятся те, кого не назову, потому что память иногда меняет карты местами и выдает совсем не тот расклад, который был когда-то... Мы — это Игорь Титенок, Галина Крючкова, Тимур Касымов, Женис Дарменов, Ольга Лоскутова, Касым Иманбердиев, Вячеслав Чернов. Бывшие одноклассники - Игорь Титенок, Тимур Касымов и я из параллельного, выпускники пединститута Тимур, я и Игорь Корнилов, бывшие студенты КазГУ, среди которых опять же я… Словом, мы были детьми одного времени, и многое в нас совпадало. Настолько, что порой казалось, что в нас течет одна кровь. В молодости это разряжалось романами, которые проистекали постоянно, потом, когда все образумились и создали семьи, к детям было тоже общее отеческое отношение. Моего сына из детского сада не забирали разве что только главные редакторы, но Евгений Харитонович Хан приглашал к себе в кабинет четырехлетнего Илью и играл с ним в шахматы. Потому что мы все были семьей, а в семье детей не делят. Интриги? Бывали и они. Сейчас, конечно, смешно вспоминать, по какому поводу. Иногда страсти разгорались за месяц до партсобрания и перетекали из кабинета в кабинет, собирая на себя все мелкие тщеславные потуги. Потом мы трезво смотрели на себя и на свои глупые выходки, и становилось стыдно за то, на что мы тратим золотое время. Время, и правда, было золотое. Мы учились писать, учились не просто разговаривать с людьми, но и понимать то, чего они не скажут прессе. Мы любили ездить в командировки, а потом, возвращаясь, сообщать коллегам, что пока, мол, ничего рассказывать не буду, вот отпишусь и тогда... Я уже лет десять работаю на компьютере, но иногда с такой болью в сердце вспоминаю свою электрическую машинку «Ятрань», которая рвала бумагу, пачкала листы и вообще вела себя, как хотела. Наверное, тогда мысли были свежее и мир красочнее? А еще в те семидесятые мы по молодости пробегали мимо знаков судьбы, не разгадывая их. Я сейчас с грустью вспоминаю Санина Дюновича Кима. Когда-то он подарил мне книгу стихов своего отца Ким Дюна. Там была поэма, посвященная Иману, — месту в Приморье, откуда выселили в 1930-х корейцев. -Просто стихи, - думала я тогда. Потом, в девяностых, мы с мужем Владимиром Ивановичем Москвичевым уезжаем на Дальний Восток и селимся как раз в тех местах. Я снова открываю сборник Ким Дюна и читаю уже на берегах реки Иман строки, написанные им в Казахстане. Газета могла предсказывать судьбу. И это тоже правда. В 1986-ом, в феврале, подписалась под одной из заметок — Москвичева, хотя была тогда Лебедевой. Подписалась в память о недавней поездке в Москву. Через полгода я познакомилась с врачом Москвичевым, а через десять дней вышла за него замуж. И это лучшее, что случилось в моей жизни. А кто не верит, пусть поднимет подшивку за февраль 1986 года. И вот еще. В этом году на премьере рок-оперы «Мастер и Маргарита» вдруг так остро вспомнилось, как прочитал эту книгу Владимир Ащеулов, наш автор, и бросив все, уехал на Дальний Восток. Вернулся, не рассказывая никому, что пережил. А потом книга появилась в редакции, и мы читали ее запоем, но никто больше свою жизнь на излом испытывать не стал... Наверное, в воспоминаниях надо как-то коснуться наших трудовых побед, но, увы, не получается. Тогда труд был либо радостью, либо каторгой — если надо было писать что-то уж очень официальное. Относиться к нему иначе не получалось, и теперь, думая о «рабочих буднях», я вспоминаю треск машинок в машбюро и покрывающий гул ровный голос Татьяны Ивановны Ивановой, которая в очередной раз рассказывает что-то из своей молодости (теперь, наверное, так же ветеранов воспринимают молодые сотрудники), густой хохот из сельхозотдела, где Слава Чернов зачитывает вслух, с выражением, корреспонденцию о чабанах, написанную Титенком, мягкий тенор Руслана Щербакова, который поет «Лаванду»… Собственно, это и была наша рабочая атмосфера, в которой, поверьте, мы делали интересные для того времени вещи. И правда, ради работы забывали о многом. Вот вспоминается: Я сижу в декретном отпуске с сыном. Звонок по телефону: - Сегодня в горкоме партии состоится встреча с поэтом Евтушенко. Вы приглашены. - Я? - радость поднимается вверх, заливает голову, в которой тут же рождается трезвое: - А ребенка куда? - Нет, спасибо, я не могу. У меня малыш, мне его не с кем оставить. - А приносите его сюда. - В горком? - Ну да, мы его тут аккуратно на стол положим, папками подопрем, чтобы не упал.... И даже тут я не понимаю, что меня разыгрывают. Вот только когда Володя Ли не выдерживает и начинает от хохота угукать в трубку как филин, я соображаю, что нет для меня никакого Евтушенко! Володя Ли тогда написал эпитафию на мое рифмоплетство: Угас огонь лирического гена, Горючего не стало вещества. Стихов не пишет Лебедева Лена, И ничего, поэзия жива. - Володя! - окликаю я его через десятилетия. - Ты оказался прав, прошло всего несколько лет, и горючего вещества практически не осталось. Мне пришлось пережить многое — смерть маленького сына, смерть мужа и брата, переезд в Москву и журналистскую работу по 12 часов в день, практически без выходных. Но на книгах, которые когда-то мне подарили мои друзья молодости, отпечатан мой экслибрис «Верю. Надеюсь. Люблю». И стихи я все-таки написала. К восьмидесятилетию нашей общей матери - газеты. Мне это снится по ночам: Я почему-то возвращаюсь. В приемной темной долго маюсь. Не объяснить секретарям, Что это я, что я вернулась! Как будто молодость моя Вдруг легкой птицей обернулась И рвется в милые края. Отстать от стаи — это горько... Когда ветрами отнесет И тучей скроет, помнишь только Что ты одна, и путь — вперед. В воспоминаньях мало фактов, Они сквозь слезы рождены, Их нет де-юре, нет де-факто, Их деформировали сны. Я к ним притрагиваюсь редко И не тревожу лишний раз. Вот только... если в книге метка И понимаешь, все про нас. Про нашу молодость и смелость, Про все надежды и мечты, Про все, чего нам так хотелось, Что так неважно... С высоты Ушедших лет всего дороже Нам наше братство. И теперь Его оценим мы, быть может, Сквозь годы счастья и потерь.
Елена МОСКВИЧЕВА,
заместитель главного редактора журнала
«Империя красоты и здоровья» (г.Москва).