Кызылординские вести

 
Коркуту
Вихрем кружится кам в маске сокола с серпиком клюва,
Так египетский Гор расправлялся с предателем Сетом.
Бубен с черным крестом оставаться в покое не любит,
И камлание шло, пока кам не упал на рассвете.
Как подкошенный, рухнув, исходит он белою пеной,
Закатились глаза, превращаясь в ужасные бельма.
Не бросайтесь к нему, он в волшебное это мгновенье
Облетает, паря, гималаи, сахары и сельвы.
Вот воскрес Осирис... Гильгамеш об Энкиду горюет...
Будда в водах сидит, подобрав в виде свастики ноги...
Солнце пышно встает... в переливе лучей, словно в сбруе...
Ослепляя красой молодого исламского бога...
«Прочь же, прочь, Азраил! – отбивается кам утомленно, -
Смерть – подобие сна, дай проснуться посланнику тюрков!»
...Долго плачет кобыз – заунывно и потусторонне,
Словно с жизнью играя в последние жуткие жмурки.
«Слух – жилище души... сон – ее пребыванье вне тела...
Не живой и не мертвый, я – медиум между мирами...»
Просыпается кам, извлеченный из транса умело,
Мерным ритмом кобыза, придуманным этим же камом.


Голос древнего тюрка
Я был с Тенгри, где мой Тенгри, мой высокий бог?
Если правишь не от бога, значит, невысок.
Я имел кагана, помню, где же мой каган?
Без правителя и веры не бывает стран.
Был когда-то целым миром, где мой цельный мир?
Был я некогда кумиром, ныне наг и сир.
Не смыкал я глаз ночами, видно, все не впрок.
Где вы ныне, юг и север, запад и восток?!
Выи многих преклонял я, видно, проклят в прах,
На колени многих ставил, нагоняя страх.
Или, может, я покинут благостью небес,
В наказанье, что я Тенгри позыбыл, как бес.
Небо стало мне с овчинку, господом клянусь!
Как же ныне быть веселым и не знать мне грусть?!
Ну, уж нет, с меня довольно! Эй, долой с пути!
Я же тюрк, и с этой веры трудно мне сойти!
Я же тюрк, ушедший в степи зализать печаль!
Быть желаю, мне сошедших в небыль очень жаль!
Но и в жизни мало смысла, если в ней ты слаб.
В этой жизни я властитель, но никак не раб!
Я же тюрк, который мир весь яростью потряс,
Я ещё не зачат предком, притязал на власть.
Мои стяги развевались, где Евфрат и Тигр,
Я ведь первый зачинатель всех великих игр!
Я и время, и пространство сжал в тугой узде,
Всё живое возглавляя всюду и везде!
Где, скажите, спасовал я? Разве был я глуп,
Ад и Рай ваш приторочив к своему седлу?!
Хмелем удали бескрайней увлекала даль.
И помалкивали боги, где б их ни встречал...
Я был пастырь для народов, как овец их пас,
Для народов не войну я, только мир припас,
С гуннов начал, с Чингизхана, ныне вышел весь,
Если Тенгри не поможет, не поможет лесть.
Раз рассыпан, словно просо, я – добыча всех,
Всюду делят мою славу, мой былой успех!
.....
Да, я стар и, всё же, молод мой горячий нрав,
Ибо многое я видел, потому и прав!
Так услышьте предсказанье старого вождя:
«Не дождетесь, дорогие, не уйду уйдя!
Я ещё пойду в походы, пыль подняв до туч,
Подражая всем, кто мощен, честен и цветущ!
Я голодный, но не алчный, так-то вот, друзья!
Если мир с враждой покончит, кончу с ней и я...»

Чокан в Петербурге
В Петербурге – туман... Не понять
Где дома, где кареты, где люди...
Эх, сейчас бы степного коня
И скакать, пока боль не убудет!
Ускакать от обедов и дур,
От ослов сановитых опасно.
Ты прости меня, друг, Петербург,
Слишком многое здесь мне неясно.
Все в тумане – и подданства долг,
 И великая миссия россов.
Я брожу одинокий, как волк,
И стараюсь прикинуться гостем.
Я не сын твой, но все же я – твой.
Меня Родина ждет, как заразу.
Обрекли мой народ на застой,
А я в нем пробужу его разум.
В родах корчится старый наш мир.
Но за что наказанье мне это:
Для казахов я – дерзкий кафир,
А для русских – дикарь в эполетах!
И все туже сжимается круг.
Меня любят лишь горные кручи.
«Все ничто перед вечностью, друг!» -
Утешает опальный поручик.
Где ты, Время?.. Подставь же плечо...
Сколько судеб в тумане разбито...
Под Петром конь взметнулся свечой
И застыл, роя воздух копытом.
Цветы руин
Цветы руин не помнят зла,
«Отказ от мести» - вот девиз их,
Хоть почвой стала им зола,
А Родиной – разлом и вывих.
Цветы руин просты, как сыпь
Белоголовые, прямые,
Любители носить носы,
И галстуки на вые.
Цветы руин есть генотип,
Перерастающий упрямо,
В движенье трасс, молчанье рыб,
А в целом – невозможность драмы.
Цветы руин растут сквозь рот,
Текут блевотиной из глаза.
В них всё не так, наоборот,
Метафизически и сразу.
В них всё смешалось и срослось,
Как ус немецкий с Заратустрой.
Теперь повсюду ты не гость,
А аппарат живого чувства.
Ты сам себе проект и путь,
Вперёд, примерно, лет на двести.
Тебе и глаз уж не сомкнуть
За составлением реестров.
Ты – Ося Бродский, эпик – ты,
Но эпик пристальных мгновений.
В тебе сошлись вкус суеты,
И тяга к мимикрии мнений.
Теперь, в позоре некрофил,
И с Авелем не в ссоре Каин.
Цветы руин растут сквозь ил,
И сквозь компьютер прорастают.
Цветы руин растут в мозгу,
И – то настойчиво, то робко,
Сквозь всё «нельзя» и «не могу»,
Вам черепную жмут коробку.
И тесно там, и жутко там,
И так не хочется с повинной,
И всё ж, придётся, автор драм,
Признать, что Вы и есть руины.  
Мисс Ноль
Совершенномудрая мисс Ноль
Вошла в мою жизнь
С тех пор, когда
Я, что ни день, меняю очки,
Не находя нужной диоптрии.
Она утверждает, что лучший цвет – белый.
И не нужно оттенков,
Поскольку они умножают соблазны.
Её голос еле слышен в ночи,
А вместо плеч её я ловлю пустоту.
Когда спорю с кем-нибудь
До боли в затылке,
Она посыпает мне голову пеплом,
И ведёт в пустыню,
Где богом и людьми забытый дервиш
Стал частью пейзажа.
А вокруг валяются трупы волчат,
Подохших от голода.

***
Сумасбродная мисс Ноль
Ходит на тоненьких шпильках,
Оставляя следы дырокола
На девственном папирусе асфальта.
Но кому нужно это бесконечное досье,
На котором ни буковки, ни иероглифа?
Приходится констатировать исчезновение текста.
Нечего интерпретировать.
Игра значений изничтожилась
Под каблуками мисс Ноль.
Главное – нет адресата.
Только мёртвый глаз старухи-луны,
И ничего не выражающие ягодицы мисс Ноль.

***
Моя госпожа, мисс Ноль,
Рыжей лисицей прячется в осени.
Небо и память…
Верней, невозможность припомнить, объять.
Тяжёлое чувство немочи мысли,
Вынужденное сопричастие
К царству ложных эффектов.
Возможно, я тот, кто склонен
К излишней аффектации.
А мою подругу зовут Зеро.
Существо без сущности.
Длинные ноги,
Шагающие в никуда.

***
Полог забвения беспросветнее ночи,
В нём нет даже звёзд.
Он чернее квадрата Каабы, -
Твой вечный опекун и тюремщик.
Как одинок ты в этом зиндане?!
Только зренье твоё, увы, бесполезное.
Только губы, забывшие о поцелуях;
Только усилие слуха;
Только кожа в пупырышках жалких
И безграничная возможность дышать,
Как и всегда, при тебе.
Как богат ты с телом своим,
Соперником ночи  и хлада.

***
Мисс Ноль, предел понимания,
Стройная, как единица,
Она по ту сторону жизни и смерти.
Она – Харон, сжегший стигийскую лодку,
 Она – Орфей, забывший о Персефоне,
Она – «красный кирпич», знак запрета,
Тропа, обрывающаяся в пропасть.
Я жму на тормоз и поворачиваю обратно,
Но и там я вижу мисс Ноль,
Задорную, как стих Пастернака.

Мисс Ноль, чистый лист бумаги,
Новая страница истории,
Где историй сколько угодно,
А страницы все напрочь пикантны,
А бумага – лишь туалетная,
Но и в ней обитают Боги.

***
Мисс Ноль, это артель – напрасный труд.
Она пишет стихи,
Переводит поэмы английских авторов,
Создала свой веб-сайт,
На который никто не ходит.
Недавно ее стихи похвалил
Оживший именно для этого случая Иосиф Бродский.
Говорят, он хлестал коньяк
И хватался за сердце,
А она хваталась за него,
Как за соломинку.
Но на завтра он исчез, и, кажется, навсегда.
А наши кумысные патриоты предпочитают читать
Миссис Десять Тысяч,
Хотя легче прочесть Гомера, Гесиода и Овидия вместе взятых.
Там хоть восполнишь пробелы пушкинского легкомыслия,
А у Миссис – ничего, кроме пробелов.
Они самое светлое воспоминание от ее текста.
Это – единственный казус,
Где чтение – напрасный труд.
А что касается Мисс Ноль,
Ее приятно касаться.

***
Мисс Ноль, моя подруга,
Или друг,
Точнее, милый андрогин,
Чья цельность равна ее отсутствию,
Вернее, вечному круговороту
Незакатного «Сегодня».
А я – господин Ничто,
Существующий прежде и после,
Но никогда – в настоящем.
Я обнимаю все и прохожу через все,
Словно стержень и овал,
Причина вала и обвала.
Я – уничтожитель генетического кода,
Письма и Писания.
Я тот, кто сзади, но не позади.
Я – морская волна, бьющаяся об утес
И, жующая одно и то же,
Стойкий минерал бытия,
Нестачиваемый за тысячелетия.
Я – Одно, бьющееся о Дно.
Я – высота, да не та.
Суета сует и всякая суета.

***
Приют усталого раба – кирпичного цвета.
Снаружи он похож на замок,
Точнее, благодаря мансарде,
На маленький Париж
В запущенном саду из яблонь и орешника.
С бассейном из страны чудес,
Где Алиса всегда или больше, или меньше, чем есть,
Как и все, что ее окружает.
Есть у нас и запретная территория,
Это подвал, где есть подземный ход к самому Багдаду,
Логову змеиного царя,
Плененного ныне Кучерявым техасцем,
Самым крутым из всех ковбоев.
Что сказать еще о моем оазисе?
Там часто слышен звонкий безудержный хохот,
Это смеется мое сокровище, моя Алиса.
Смех и лазанье по деревьям –
Ее способы познания мира.
Она беспечно прыгает с ветки на ветку,
А я каждый раз волнуюсь,
Чтобы ее не поймали ловцы чужих снов
И гасители чужой радости,
Ковбои из Беслана или Техаса.
Моя обитель – вдали от обеих столиц,
И вообще, от столиц всего мира.
Здесь очень тихо, здесь настолько тихо,
Что тишина опрокидывает в себя
И начинаешь многое слышать,
Слышать и понимать.
Здесь я долго ворочаюсь,
Не могу заснуть.
Вот тогда и рождаются стихи,
Такие, как это, судороги ночного сознания,
Кардиограмма, оформленная в текст.

***
Мисс Ноль – роса,
Я – слеза.
В чем разница между нами?
В послании этому миру?
Быть может, она – начало послания,
А я – ее завершение?
Роса – это слезы без горечи,
Слезы – роса из бутона  души.
Они оба – не любители дневного света
И посторонних глаз.
Они оба из одного алмазного состава.
Путь вверх и вниз один и тот же.
Влага она и есть влага.
Она – одна.

***
Когда астеник попадает к хтоникам –
Это ошибка.
Это враждебные взгяды в спину,
Холодные, как укол шилом,
Растянутый в бесконечность.
Не только вампиров убивают ударом в сердце,
Чаще всего так убивают вампиры.
Высосут всю кровь, а потом еще и пришьют.
Так, для верности, для посмертного гербария.
Одному – бесприютно,
Но с ними – еще бесприютней.
И только мисс Ноль меня понимает,
Как понимала бы смерть...