Кызылординские вести

Своего прадедушку Александра Денисова я никогда не видел. Знаю только, что он фронтовик и прошел Великую Отечественную от начала до конца. Моя мама Наталья Денисова была еще ребенком, когда он ушел из жизни, однако в ее памяти сохранились не только рассказы родителей о военных буднях красноармейца Денисова, но и живые воспоминания послевоенной жизни с ним в главной роли.

– Что такое День Победы я поняла в четыре года, – говорит она. – Бабушка с дедушкой, родители отца, жили в Кызылорде в большом дворе на улице Привокзальной. Их дом на восемь квартир был построен из красного николаевского кирпича в 1905 году, про такие сейчас говорят, что они барачного типа. На Пасху, в День Победы, в Первомай мужчины во дворе устанавливали длинные столы-козлы, а женщины выносили миски с соленьями, подносы с пирогами, кувшины браги и компота. Люди выпивали, закусывали, дети на солнышке в центре двора играли в «двенадцать палочек». А вечером были танцы под гармонь и губную гармошку. Удивительно, но я до сих пор умею танцевать кадриль, которую видела в детстве в те вечера.

В тот же год у моего прадедушки-фронтовика, красивого немногословного Александра Георгиевича Денисова, случился инсульт. Врачи его выходили, но прадед потерял речь и правая рука у него больше не работала. И в День Победы прадедушка Шура сидел на табуретке у накрытого стола, брал на колени то маму, то ее брата Димку, улыбался. Он часто нюхал рыжую, кудрявенькую голову моей мамы и что-то мычал.

– Говорит, чтобы такие, как ты, Егозуля, родились и радовались, он с товарищами на фронте и воевал, – поясняла ей прабабушка Галя. Одна она прадеда и понимала.

– День Победы – он про меня праздник? – удивлялась мама.

– И про тебя тоже! – говорила прабабушка. – Этот день подарил жизнь многим.

А жить, по словам Н. Денисовой, было так хорошо! Ее мама с папой – мои бабушка и дедушка, молодые, сияющие счастьем, обнимались на скамейке, дядя Леша заводил мотоцикл, будет детей в люльке катать, бабушка Галя испекла вкусные пирожки с фасолью, дедушка нашел котенка, мама назвала его Мурзиком. Тогда ее детское сознание просто отказывалось представлять, что всего этого могло бы не быть. Молодец дедушка и его товарищи! И всё тут.

Лет через пять, когда прадедушки уже не было, а праздники во дворе были, маму потрясла другая сцена. Соседка засобиралась в церковь, а к ней подходит тетушка Люба, жившая в пятой квартире. Фронтовичка Любовь, женщина-кремень, строгая дама, имевшая на все свое, и всегда правильное, мнение.

– Слушай, Фрося, очень тебя прошу, поставь свечечки за упокой душ всех моих, кто не дошел до Победы, – шепотом попросила Люба соседку. – Не по именам, а за всех Любиных братьев и сестер фронтовых. Не могу я в храм пойти, мне партия не позволяет, а в Бога верю. Еще с войны. А ты свечечки купи и поставь, очень тебя прошу.

И сунула Евфросинье горсть монет в карман.

Фрося согласно кивнула, и Люба поклонилась ей в пояс.

– Спасибо, спасибо, милая, я теперь буду спокойно спать…

Фронтовики во дворе, где жил Александр Денисов были великой кастой. Они, как было принято говорить в сороковые-шестидесятые годы, «держали порядок». В каждой квартире тогда жило по две семьи, и в шестнадцати семьях было человек десять воевавших на фронте, мужчин и женщин, крепких и надежных, надо сказать, людей. Они на своих сходах решали, какой семье выделить в углу двора землю под огородик, где баньку поставить, кому подсобить деньгами, кого увещевать пора, чем школе, что на соседней улице всем миром строили, помочь. По справедливости судили мелкие проступки подростков, наказывали трудом. Заборы чинить поручали, общественную печь русскую, что стояла посреди двора для выпечки хлеба, чистить и белить. Чтобы мужчина по пьяни гонял жену и детей, либо женщина замужняя загуляла, такого, пока существовало фронтовое братство, в том дворе не было. Уважение люди потерять боялись, доверие творцов Победы.

Да, они, солдаты Второй Мировой, после войны и в городе были долгое время главными. Негласной силой, которая всё рассудит по справедливости. Бабушка рассказывала маме, что, когда однажды в начале пятидесятых урки ограбили машину, что везла в депо зарплату рабочим, мужики, прошедшие войну, пошли к городскому авторитету, тогда их просто называли бандюганами, поговорить. Рассказали, скольких детей грабители хлеба лишили, отобрав у деповского кассира саквояж с деньгами. Обещали извести весь воровской род в городе и на сто километров от него, если зарплату деповцы не получат. И саквояж вернули.

А еще она просто молилась на старую железнодорожную больницу Кызылорды.

– Да, как не молиться на неё, – говорила прабабушка, – мне ж здешние врачи семью спасли!

С прадедом они поженились в конце тридцатых годов, и сразу его забрали в армию. Жили они тогда в таджикской Исфаре. Пришел Шура из армии, пошел работать на рудник, дочка у четы родилась, Ниночка. И тут война. Галине снова ждать мужа.

Воевал наш Александр Георгиевич в пехоте, всю войну прошел от начала до конца, носил орден боевого Красного Знамени на гимнастерке. Ранен был семь раз, и только одно ранение пулевое, шальной пулей оторвало сосок на правой груди. Все остальные раны ножевые, полученные в близком бою. Вернулся дед к жене и дочке с войны больной, контуженный, заикался, кричал по ночам. В военкомате семье посоветовали ехать в Кызылорду, здесь в психиатрической больнице было отделение для контуженных, и работали врачи, эвакуированные в войну из Украины.

– Собрала я узел с бельем, ящик с посудой, взяла за руку Ниночку, только родившегося сына Колю положила в гамачок, сделанный из одеяла, гамак тот на шею мужу повесила, взяли пожитки, и на вокзал, – рассказывала прабабушка.

Ехали с пересадками две недели, подолгу стояли на станциях.

– Раз офицер, занимавший полку рядом, угостил Нину краюшкой хлеба, посыпанной сахаром-песком, – рассказывала прабабуш-
ка. – А девочка говорит, мол, я хлеб возьму, а соль не буду, стряхни, она горькая. Офицер смотрит удивленно на меня, а я и лопочу, что дочка в Таджикистане на рудниках, пока отца ждали с фронта, ничего, кроме сушеных диких фруктов, пшена и дикобразьего мяса не ела, не было у нас другой еды. И тут мужики вокруг стали котомки развязывать. Кто хлеба кусок мне на колени в подол кладет, кто две галеты, кто пачку сахарина. Даже мыла кусок подарили. Я плачу, а они успокаивают: «Не плачь, женщина, и дети вырастут, и муж поправится!».

Вокзал в Кызылорде оказался большим и людным.

– Вышли на перрон, удивляемся, сколько военных на вокзале, – рассказывала прабабушка. – А это медсестры с поездов, что как раз прибыли на станцию, солдат и офицеров встречают. В Кызылорде долго еще после войны стояли госпитали, где поправлялись фронтовики после тяжелых ранений. Вот, кто-то и приезжал, а кого-то после лечения домой отправляли. Шура с сыном на руках стоит, смотрит на мужчин в бинтах, на калек, губами шевелит, как будто что-то говорит им, или вспоминает. Вижу, плохо ему, плачу опять. Подходит доктор в халате, шинели, накинутой сверху, в очках, спрашивает: «Что, баба, воешь?». Рассказываю, он слушает, хотя, видно, что торопится. Потом говорит: «Стирать умеешь? Пошли в больницу. Будешь работать в прачечной, при ней пока и поселитесь, покажешь себя в работе, о комнате в бараке похлопочем». Шуру отвезли по просьбе доктора в психиатрическую, на лечение, а я с детьми, пока муж не поправился, при прачечной жила и работала.

В дом на Привокзальной мои предки переехали в сорок седьмом, да и жили там до конца дней своих. Прадедушка работал в депо, прабабушка так и не смогла расстаться с больничной прачечной, до пенсии служила в ней прачкой, кастеляншей. Дружила с местными женщинами, хотя по-казахски научилась немного говорить уже только на пенсии, когда внуки стали в школах изучать казахский язык. Но как-то бабушка и её приятельницы понимали друг дружку, причем, очень даже хорошо. Мама в детстве обожала этих женщин, всегда приходивших к ним в гости с домашними сластями для детей, иримшиком и джентом, редким лакомством –балкаймаком.

– Уже в юности, когда стариков наших не стало, встретила у вечного огня девятого мая дряхлую бабулечку, которую, несомненно, уже где-то видела не раз. Её вел под руку пожилой, но еще не старый красивый рыжий мужчина. И тут как осенило: «Забира апа?!!!», – рассказывает Наталья Денисова.

Тетушка Забира приходила к ним очень редко, но была уникальным человеком. Она все время что-то усовершенствовала вокруг себя, помогала многочисленной родне, работала, держала скот, выращивала в палисаднике овощи, пела в самодеятельности, шила из всякого тряпья пацанам тугие мячи. И был у неё рыжий сын Иса, и еще деток десять или двенадцать.

– В войну, – рассказывала моя прабабушка, – в Кызылорду эвакуировали несколько детских домов с осаждаемых фашистами городов. – И местные казахи старались, если могли, взять деток в семьи, в детдомах их кормить было нечем, голодали они. Вот, Забира и приглядела себе рыжего глазастого мальчика, написала мужу на фронт, согласен ли он на то. А тот в ответном письме ругается, мол, что за разговор, как казахский мужчина может быть против того, чтобы взять в дом сироту? Веди, скорей, жена, домой мальчишку. Вот и вырос Исаак, так от рождения звали мальчика-еврея Ису, в казахском доме. Отец ему, как подрос, рассказал, что он еврей, чтобы знал свои корни, изучал свой народ. Тот долго мечтал найти родственников, переписывался с архивами, и нашел их, дальних. Уехал…

А, ведь, они тоже творцы Победы, такие простые женщины, как моя прабабушка, как бабушка Забира, умевшие мужей с фронтов дождаться, детей в голодные дни сберечь, сирот пригреть, Бога в душе, несмотря ни на что, носить. Главное, все, что они нам оставили, в нас заложили, зря не растратить, не расплескать.

Кирилл НИКОЛАЕВ